сексапильности, порадовалась, что «Отчет Кинси» покончил со «старыми предрассудками» – «давно пора», в самом деле; но «основное критическое замечание» предполагало человека совсем иного характера, нежели Дорин: «Неужели никак нельзя избавиться от нечеткого различия между сексом и любовью – что Кинси, что автору статьи?» [30]

Самый длинный, почти в две страницы [31] – но для человека, который вечно балансирует на грани и размышляет, как быть с противоречиями 1950-х, требующих от женщин чистоты, и ее собственными сексуальными устремлениями, на удивление пустой ответ – написала Сильвия Плат. Она подробно расписала, почему и каким образом текст должен появиться в «Мадемуазель». Она хотела, чтобы автор статьи придержал комментарии до самого финала. Что до возможности того, что «некоторые читательницы могут воспринять статистику и намек на поощрение собственного опыта всерьез, как желательное и желанное. А родители могут воспротивиться такой трактовке», Сильвия решила, что автор статьи привел достаточный аргумент: статистика должна восприниматься «в соответствии с моралью и философией каждой читательницы». Прямота, свойственная Сильвии в дневнике и письмах [32], улетучилась. Лишь героине книги «Под стеклянным колпаком» Эстер Гринвуд выпало озвучить истинные мысли Сильвии Плат:

«Ненавижу саму мысль о том, что от женщины требуется прожить одной добродетельной жизнью, а мужчина может жить двойной: одна добродетельная, вторая нет».

В тот же вечер, когда приглашенные редакторы [33] прочли статью и написали свое мнение, Блэкуэлл переправила результаты издателю Джеральду Смиту, извиняясь, что отвлекает его в выходной, хотя, написала она, «рада, что вам не надоело „дело Кинси“». Но к следующему дню те, кто занимался бизнес-аспектами деятельности журнала, прослышав о том, что грядет, занервничали и написали Блэкуэлл: публикация статьи об отчете будет означать «лавину отказов от рекламодателей и подписчиков» [34]. Такие штуки подобны динамиту… и им нет места в «Мадемуазель». Соображения прибыли взяли верх, и «Отчет Кинси» даже не упоминался в журнале.

Таким, вкратце, и был журнал «Мадемуазель»: полным противоречий, и в этом смысле абсолютно отражающим эпоху. Редакция, хорошо образованные женщины, каждый июнь привозили в «Барбизон» партию девушек, чтобы с их помощью сформировать журнал, предназначенный для них же: смесь моды и новинок литературы и искусства с комментариями. Приглашенный редактор Динни Лейн (писательница Диана Джонсон) заметила [35]: если «Вог» был журналом для опытных женщин, «Мадемуазель» предназначался для более молодой аудитории, но «какую же строгую версию того, чтобы быть женщиной… нам навязали». Воистину, то было поколение канатоходцев. Как пояснила еще одна из победительниц сезона 1953 года: «Мы были первым поколением после войны и последним – до изобретения противозачаточных» [36].

Правила были ясны, а ожидания заоблачны: женщины должны быть чисты, но не стыдливы; женщины должны учиться в колледже и искать карьеры определенного толка, чтобы затем оставить ее и выйти замуж. Более того: жизнь в таких противоречивых условиях не должна сбивать их с толку, сердить или, хуже того, вгонять в депрессию. Они не должны были пытаться забыть обо всем, выпив пузырек таблеток. Мэри Кэнтуэлл видела [37] множество случаев, что бывает с теми, у кого не получилось следовать этим ожиданиям: рыдания в туалете, слухи об абортах и спешных поездках в Гобокен, Нью-Джерси, чтобы «решить проблему».

* * *

В пятницу, 26 июня 1953 года, большинство приглашенных редакторов уехали домой. Сильвия была не единственной, кто ощущал разочарование. Только Дженет Вагнер, казалось, не требовалось смиряться с диссонансом между возвращением в обычную жизнь и развлечениями Мэдисон-авеню: она стала моделью агентства «Форд». Должно быть, тяжелее всего было ехать домой Ниве Нельсон. Когда она писала о том, что думает о добрачном сексе и «Отчете Кинси», то еще не знала. Только дома, в Калифорнии, на автобусной остановке ее стошнило, и она все поняла. Нива была беременна. От Джона Эпплтона, с которым танцевала на крыше отеля «Сент-Реджис». В конечном итоге Сильвия и Кэрол правильно догадались о том, какой оборот приняли отношения Нивы с Джоном Эпплтоном.

Он хотел, чтобы Нива осталась в Нью-Йорке [38], и попросил своего дедушку, работавшего в «Стрит энд Смит», помочь ей найти работу. Тот, ужаснувшись происхождению Нивы, притворился, будто позвал ее на собеседование, но на самом деле откупился от нее; он заплатил за «Барбизон» (долг за отель рос из-за путаницы с билетами на самолет), а она должна была возвратиться в Калифорнию. Что она и сделала, хотя предложил он ей не так уж и много; она села на «Калифорнийский зефир», блестящий серебром и быстрый, точно пуля (на таком же два года спустя поедет домой Джоан Дидион), знаменитый своими «видами» сквозь застекленный верхний ярус. С собой Нива прихватила коробку консервов, вареные яйца, хлеб и застоявшийся на полке майонез. Когда она доехала до калифорнийского Окленда, оставшись без гроша, ей требовалось добраться до Сан-Хосе; она зашла к кому-то из собутыльников матери попроситься на ночлег и занять денег на автобус. Только стоя на автобусной остановке в Сан-Хосе и ощутив тошноту, Нива все поняла. Последние месяцы беременности она «пряталась» в мансарде за 12 долларов в месяц, в которой не было ничего, кроме кровати, и продавала гамбургеры в киоске, чтобы свести концы с концами. Познакомившись с семейной парой, которая предложила помощь, она в конечном итоге родила сама в их ванной, пока они спали.

Перед тем как они увезли новорожденного мальчика – вероятнее всего, пара промышляла незаконным усыновлением где-то близ Федерального аэропорта Моффетт, – Нива дала ребенку имя, записав его на распашонках: Майкл Мартин Мерфи, Епископальная церковь. И хранила это в секрете большую часть жизни.

Когда приглашенные редакторы сезона 1953 года представлялись читательницам, каждая написала, что желает стать женой и матерью (предпочтительно троих) без отрыва от карьеры. Но между собой говорили иначе.

Ближе к концу поездки Лори Глейзер и Сильвия распили бутылку белого вина в номере Лори, разговаривая до утра [39]. О будущем – о нем частенько говорилось в те дни; обе клялись, что не станут спешить с замужеством, а может, вовсе не выйдут замуж; на самом деле, все что угодно – лишь бы не очутиться в пригородной «коробке». В романе «Под стеклянным колпаком» Сильвия писала:

«И я знала, что, несмотря на розы, поцелуи и ужины в ресторанах, которыми мужчина осыпает женщину перед тем, как на ней жениться, больше всего с самого завершения брачной церемонии он втайне хочет вытирать об нее ноги, точно она коврик на кухне миссис Уиллард» [40].

Трудно сказать, считала ли так Сильвия уже в 1953-м, сидя в номере Лори Глейзер в «Барбизоне»,